В Белоруссии продолжаются массовые обыски, допросы и аресты, которые идут уже второй месяц. Ожидаются суды над бывшими президентскими кандидатами и членами их штабов, намеченные на конец февраля, в то время как многие из них уже находятся в тюрьме.
Комитет госбезопасности Республики Белоруссия располагается на улице Комсомольской, и при попытке найти вход во внутреннюю тюрьму КГБ охранник, улыбаясь, предполагает, что мне стоит посетить зал ожидания.
В народе внутреннюю тюрьму КГБ называют «американка», где передачи заключённым принимаются всего три раза в неделю по два часа. После событий декабря очереди с родными заключенных длились, и чтобы не смущать прохожих, их стали пускать в соседний клуб им. Дзержинского. Этот клуб также принадлежит КГБ и оформлен в красных тонах с ковровыми дорожками и изображением Ленина, стоящего перед толпой рабочих. В холле клуба по утрам можно встретить людей, стоящих в очереди с передачами.
Список из 14 фамилий, лежащий в холле, ранее представлял политическую элиту страны, но сейчас политиков или «декабристов» в «американке» не жалуют. Ситуация в стране продолжает оставаться напряженной, и множество людей проявляют поддержку арестованным, ожидая их освобождения.
Тюрьма оказалась переполнена, что привело к ужесточению режима. В результате заключенным запретили получать шоколад, выпечку, рыбу и сало — все то, что для КГБ может быть связано с удовольствиями.
Свидания с родственниками и адвокатами отменены по приказу следствия, которое считает эту меру «нецелесообразной». Первые недели заключенные не могли получать письма: из 33 писем, отправленных Дашей Корсак ее мужу, дошло лишь два. Она предполагает, что ситуация изменилась после заседания Совета Европы, которое потребовало освободить заключенных.
Письма из «американки» доходят редко; обычно их содержание стандартно: "все хорошо, кормят нормально, проблем со здоровьем нет". Бывший президентский кандидат Николай Статкевич, например, сообщил в письме жене, что восстанавливает форму после трехнедельной голодовки.
Даша Корсак, стоя на фоне Ленина, показывает открытки, которые, в отличие от подписанных писем, иногда доходит до адресатов. В тюрьме обсуждают полезные вещи, такие как сумки, которые заключенные могут использовать для передач.
Обыски в камерах стали частыми, и заключенные боятся потерять удобные вещи. Даша делится своим опытом: «Передавала веник — оказалось, нельзя, на нем есть веревочка, которая может быть использована как орудие для убийства». В таком обстановке даже шутки о безопасности приобретают иной смысл.
Одной из женщин удалось прочитать письмо Дмитрию Медведеву, в котором она вспоминала о школе, где он учился со своей будущей женой в параллельных классах.
В центре рассказа находится момент, когда близкие и родные теряются в ожидании справедливости от властей, о чем чётко говорится в письме, которое впоследствии передадут российскому послу Александру Сурикову.
Ярким контрастом служит его неформальное высказывание о том, что власть должна проявлять милосердие по отношению к своим гражданам. Эта фраза подчёркивает беззащитность людей перед лицом государственной системы.
На стене в холле КГБ помещена надпись: «Сила органов государственной безопасности — в единении с народом», что выглядит иронично на фоне текущей ситуации.
В предбаннике мы находимся с Аллой Владимировной и мамой Андрея Санникова. Наше ожидание нарушает прапорщик в камуфляже, который, несмотря на свою строгость, демонстрирует любопытство и, возможно, даже понимание. Он вновь указывает на недопустимую, с его точки зрения, скопление людей и предлагает наладить процесс передачи вещей более организованно, обращаясь к женской группе.
Его слова не противоречат ранее заявленному о том, что им предоставлено помещение клуба имени Дзержинского для ожидания. Однако, несмотря на его доброжелательный тон, в глазах прапорщика чувствуется строгость и настойчивость.
В холл входит еще одна пожилая женщина, оказывающаяся в аналогичной ситуации. Исходя из её движений, видно, что её время на ожидание заканчивается, и нежелание покидать место лишь добавляет напряжение в атмосферу.
Эти моменты подчеркивают полное безразличие властей к страданиям людей, ставящихся к ним как к «стройматериалу» для выполнения поставленных задач, при этом показывая, что настоящие чувства и человеческие связи затмеваются бюрократическими процессами.
В «зале ожидания» разгорается разговор, и я делюсь с Дашей своим недовольством по поводу прапорщика. Она, в свою очередь, рассказывает, что и сама была на грани срыва, когда один из охранников указал ждать в клубе имени Дзержинского. Для нее это звучит как угроза, будто начальник незримо контролирует ситуацию.
В этот момент мы направляемся к очереди Аллы Владимировны, неся тяжелую сумку с передачами. Охранник лишь вскользь проверяет наши вещи и вновь зарывается в газету, игнорируя нас.
В комнате с голыми стенами, где свалены передачные баулы, располагаются весы и стол. За месяц разрешено передать не более 30 килограммов, поэтому каждую передачу взвешивают и фиксируют. Стоящие на столе фрукты и овощи выглядят здесь, на фоне серых стен, неуместно — слишком уж приземленные и домашние.
Сотрудник КГБ равнодушно вываливает пакетики чая на грязные весы, а Алла Владимировна пытается что-то подложить под них, но, видя сомнительность своих усилий, опускает руки. Впервые у кагэбэшника на лице мелькает эмоция, когда весы начинают барахлить, и он раздраженно подкручивает их.
«Должно быть, от такой работы черствеешь», — произносит Алла Владимировна, покидая помещение. На лестнице охранник зло кричит на Милану Михалевич, у которой на руках маленькая дочь, и она не может открыть сумку для досмотра. Каждый день женщины приходят в тюрьму. «Я всего два раза пропустила», — говорит Милана, как будто стыдится этого.
Оставив передачи, они продолжают общаться, обсуждая последние новости и слухи. Здесь ощущается невыносимая реальность — с каждым днем становится все яснее, что аресты и увольнения затронули множество семей. Ахматовские слова «Сюда прихожу, как домой» звучат с пугающей точностью, ведь большинству приходящих некуда спешить — их родные, задержанные за участие в митингах и оппозиционной деятельности, оказались вне закона.
В минском филиале иностранной компании лишь на днях уволили одну из женщин. В разговоре с ней я не понимаю, чего все так боятся. На мгновение она смотрит на меня с недовольством, но затем смягчается, понимая, что я не живу в Беларуси.
Пытаться расспрашивать женщин о том, поддерживают ли они своих сыновей и мужей, пошедших на выборы, бессмысленно. В лучшем случае они отозвутся сдержанно, гордясь родными. Жена Николая Статкевича, Марина Адамович, лишь молча отодвигается.
В городе продолжаются обыски и аресты, особенно касающиеся молодежи. Как сообщают источники, молодежь планируют использовать в суде как свидетелей против кандидатов. Ужас в этом заключается, что Даше становится страшно, ведь Сашу Отрощенкова могут обвинить одним из первых, и этот процесс даст понять, как пойдут дальнейшие события.
Женщины собираются и покидают клуб. Охранник на вахте, кажется, нервничает: уже однажды он спрашивал их о цели выхода. «Не волнуйтесь, мы не на митинг», — с улыбкой отвечают они.
29 января Ирину Халип и Владимира Некляева перевели под домашний арест, прибыв без предварительного предупреждения и требуя убрать из квартиры всех посторонних.
«Посторонними» оказалось семейство Андрея, и им не позволили даже увидеться с Ириной. Теперь в их квартире могут находиться лишь ее родители и два сотрудника КГБ, которые круглосуточно охраняют дом. Мать Иры, Люцина Юрьевна, делится, что охранники даже не вмешиваются в их разговоры, ночуют в отдельной комнате и сами приносят себе еду, отказываясь от простого чая.
Владимир Трофимович делится своими переживаниями о ситуации с Ириной, которой запрещено пользоваться интернетом и телефоном. Вместо этого ей разрешено читать газеты и смотреть телевизор, однако в тюрьме показывают только пропагандистские программы, например, о деятельности белорусского КГБ.
У Люцины Юрьевны, матери Ирины, постоянные звонки от друзей, правозащитников и журналистов. Она с огорчением рассказывала об отказе адвоката представлять интересы Ирины, и новый адвокат не был допущен в дом. Такие обстоятельства заставили нескольких родственников перестать общаться, и Люцина чувствует себя преданной, как будто эти люди "для нее кончились".
С другой стороны, она находит поддержку среди соседей и давних знакомых, которые приходят с подарками и добрыми словами. Безопасность и контроль в доме обеспечивают охранники, и даже простые действия, такие как открытие дверей или ответ на звонки, выполняются ими в паре. Данька, ребёнок, не понимает настоящих причин такого контроля и думает, что дяди просто охраняют семью, а его отец в командировке.
В следующем выпуске «Новой» будут обсуждены темы запугивания оппозиции, отчисления студентов, поисков врагов народа в Минске, а также состояние гражданского общества под давлением слежки и страха.
